Сегодня 28 октября.
Чтобы дважды на одну и ту же тему не писать, уточняю, что послезавтра будет 30 октября.
28 октября 1990 года, заплатив очень приличную по тем временам сумму денег, нас по нашей просьбе(таков был порядок выезда) лишили советского гражданства.
30 октября 1990 года мы стали гражданами Израиля.
Это было очень краткое вступление.
А теперь чужие стихи о написанном выше.
.
Чтобы дважды на одну и ту же тему не писать, уточняю, что послезавтра будет 30 октября.
28 октября 1990 года, заплатив очень приличную по тем временам сумму денег, нас по нашей просьбе(таков был порядок выезда) лишили советского гражданства.
30 октября 1990 года мы стали гражданами Израиля.
Это было очень краткое вступление.
А теперь чужие стихи о написанном выше.
.
Трое
Давным, давно - считай, в палеозое - я Старый Свет сменил на Новый Свет.
Поладил и со штилем, и с грозою, как всякий жизнелюб и жизневед.
Я не попал в две сотни "самых" в "Форбсе", кумира не творил ни из кого.
Зато не стал я и осадком в морсе. Застыл в середке. Как и большинство.
Смотрел кино Кар Вая и Ван Занта, мирил в душе Америку и Русь и - как-то жил.
Без антидепрессанта, чем до сих пор застенчиво горжусь.
Не собирал я ни значков, ни нэцке, семейство - рядом, и отец, и мать...
Но вот друзей - полузабытых, детских - мне почему-то стало не хватать.
Я знал об их путях - из Интернета, из бойких впечатлений третьих лиц...
Не так уж наша велика планета, по сообщеньям перелетных птиц.
И, побродив с кредиткою в онлайне да заплатив положенный калым,
я причастился к изощренной тайне грядущей встречи со своим былым.
Спустя лишь месяц - словно фото в раме: дождался я. Готов. Смотрите все.
Баулы с неданайскими дарами и самолет на взлетной полосе.
Поладил и со штилем, и с грозою, как всякий жизнелюб и жизневед.
Я не попал в две сотни "самых" в "Форбсе", кумира не творил ни из кого.
Зато не стал я и осадком в морсе. Застыл в середке. Как и большинство.
Смотрел кино Кар Вая и Ван Занта, мирил в душе Америку и Русь и - как-то жил.
Без антидепрессанта, чем до сих пор застенчиво горжусь.
Не собирал я ни значков, ни нэцке, семейство - рядом, и отец, и мать...
Но вот друзей - полузабытых, детских - мне почему-то стало не хватать.
Я знал об их путях - из Интернета, из бойких впечатлений третьих лиц...
Не так уж наша велика планета, по сообщеньям перелетных птиц.
И, побродив с кредиткою в онлайне да заплатив положенный калым,
я причастился к изощренной тайне грядущей встречи со своим былым.
Спустя лишь месяц - словно фото в раме: дождался я. Готов. Смотрите все.
Баулы с неданайскими дарами и самолет на взлетной полосе.
Еще чуть-чуть - и разойдутся тучи. Я в мыслях весь полет прокоротал...
Мой первый друг - неистово раскручен: машины, нефтебизнес, драгметалл,
евроремонт,Армани, дом, охрана... Немыслимо. Практически астрал.
И вспоминать сегодня как-то странно, что в прошлом я с ним в шахматы играл.
Он с детства был застрельщиком. Буяном. Повсюду - в эпицентре. На волне.
И в детских играх был он д'Артаньяном (меня Атос устраивал вполне).
Потом он встретил Люду (или Лиду?), зачем-то переехал в Краснодар,
ну а потом - совсем исчез из виду. Ушел в подполье. Обманул радар.
А друг второй всегда был честным парнем. Он ничего не делал впопыхах.
Пахал руками. По хлебопекарням, конвейерам и сборочным цехам.
Был молчуном. Зависимым. Ведомым. А в шахматах - любил менять ферзей.
Зато всегда мужским был верен догмам и рвать готов был глотки за друзей.
Он был не мушкетер, скорей Брюс Виллис, без тени страха он глядел во тьму...
Мы как-то незаметно отдалились, и я уже не вспомню, почему.
Ведь память выцветает, как обои; стирается, как в поле башмаки...
Мой первый друг - неистово раскручен: машины, нефтебизнес, драгметалл,
евроремонт,Армани, дом, охрана... Немыслимо. Практически астрал.
И вспоминать сегодня как-то странно, что в прошлом я с ним в шахматы играл.
Он с детства был застрельщиком. Буяном. Повсюду - в эпицентре. На волне.
И в детских играх был он д'Артаньяном (меня Атос устраивал вполне).
Потом он встретил Люду (или Лиду?), зачем-то переехал в Краснодар,
ну а потом - совсем исчез из виду. Ушел в подполье. Обманул радар.
А друг второй всегда был честным парнем. Он ничего не делал впопыхах.
Пахал руками. По хлебопекарням, конвейерам и сборочным цехам.
Был молчуном. Зависимым. Ведомым. А в шахматах - любил менять ферзей.
Зато всегда мужским был верен догмам и рвать готов был глотки за друзей.
Он был не мушкетер, скорей Брюс Виллис, без тени страха он глядел во тьму...
Мы как-то незаметно отдалились, и я уже не вспомню, почему.
Ведь память выцветает, как обои; стирается, как в поле башмаки...
Но я при встрече не узнал обоих. Передо мной стояли чужаки.
Мы две недели видели друг друга. Мы бражничали, словно короли.
Но вырваться из замкнутого круга неузнаванья так и не смогли.
Мы были рядом, три большие тени, мы проводили вместе каждый день.
Я надарил им всякой дребедени, они свою дарили дребедень.
Мы время жгли - от тоста и до тоста, и в душах прорастали навсегда
живые метастазы неудобства, потери, безразличья и стыда.
А мы всё заглушали. Пили-ели, простой мирок воссоздавая свой...
Слова "А помнишь?!.." нам за две недели обрыдли так, что хоть ты волком вой.
Мы предавались праздным развлеченьям: ходили в бары, слушали "металл"...
Но вырваться из замкнутого круга неузнаванья так и не смогли.
Мы были рядом, три большие тени, мы проводили вместе каждый день.
Я надарил им всякой дребедени, они свою дарили дребедень.
Мы время жгли - от тоста и до тоста, и в душах прорастали навсегда
живые метастазы неудобства, потери, безразличья и стыда.
А мы всё заглушали. Пили-ели, простой мирок воссоздавая свой...
Слова "А помнишь?!.." нам за две недели обрыдли так, что хоть ты волком вой.
Мы предавались праздным развлеченьям: ходили в бары, слушали "металл"...
И в первый раз вздохнули с облегченьем в тот день, когда назад я улетал.
Здесь - место для рекламы. И морали. Хоть, может, то, и это - ни к чему.
Мы первый тайм неплохо отыграли. Что во втором - не ясно никому.
Уходит время, глупо и недужно, оно уже кончается почти...
И видеть то, как умирает дружба невыносимо, как ты ни крути.
Нас из какого б ни месили теста, добавив вдоволь света или тьмы,
мы - функции от времени и места. Другие времена - другие мы.
"Друзьями" мы зовем себя отважно, по тонкой нитке времени скользя.
Нельзя в одну и ту же реку - дважды. И до чего ж обидно, что нельзя.
Мы первый тайм неплохо отыграли. Что во втором - не ясно никому.
Уходит время, глупо и недужно, оно уже кончается почти...
И видеть то, как умирает дружба невыносимо, как ты ни крути.
Нас из какого б ни месили теста, добавив вдоволь света или тьмы,
мы - функции от времени и места. Другие времена - другие мы.
"Друзьями" мы зовем себя отважно, по тонкой нитке времени скользя.
Нельзя в одну и ту же реку - дважды. И до чего ж обидно, что нельзя.
Александр Михайлович Габриэль
Вот и прошло уже 29 лет с того дня, вернее с того утра, как мы сошли с трапа самолёта, и стали израильтянами.
Сколько произошло за это время...
Всё произошедшее хранится в памяти и в душе.
Я не собираюсь подводить итоги - рано ещё.
Очень трезво оцениваю окружающую действительность, чувствую и понимаю, как всё меняется и мы меняемся.
Но одно остаётся неизменным - это моё отношение к Израилю.
Израилем можно гордиться. И это не только моё мнение.
Чтобы не разводить сантименты, приведу стихотворение Михаила Фельдмана, которое в точности передаёт то, что я чувствую:
Люблю я родину свою,
И движет мной не чувство долга!
Люблю, и всё! На том стою,
Хотя присел бы ненадолго.
Люблю, почти как Моисей
Любил таскать Ковчег Завета,
Люблю назло планете всей,
И пусть подавится планета!
Люблю родной аэродром,
Верховный суд, и даже Кнессет,
Где разум борется с добром
И всё никак не перевесит.
Люблю за редкостную смесь
Средневековья и прогресса,
За то, как мучаются здесь
Идеей мирного процесса.
За выбор специй и приправ,
За экзотические блюда,
За то, что кто-то, перебрав,
Не крикнет мне: «Вали отсюда».
Люблю я родину, и всё!
Люблю безудержно и рьяно.
Люблю за то, люблю за сё,
Но большей частью – несмотря на...
Сколько произошло за это время...
Всё произошедшее хранится в памяти и в душе.
Я не собираюсь подводить итоги - рано ещё.
Очень трезво оцениваю окружающую действительность, чувствую и понимаю, как всё меняется и мы меняемся.
Но одно остаётся неизменным - это моё отношение к Израилю.
Израилем можно гордиться. И это не только моё мнение.
Чтобы не разводить сантименты, приведу стихотворение Михаила Фельдмана, которое в точности передаёт то, что я чувствую:
Люблю я родину свою,
И движет мной не чувство долга!
Люблю, и всё! На том стою,
Хотя присел бы ненадолго.
Люблю, почти как Моисей
Любил таскать Ковчег Завета,
Люблю назло планете всей,
И пусть подавится планета!
Люблю родной аэродром,
Верховный суд, и даже Кнессет,
Где разум борется с добром
И всё никак не перевесит.
Люблю за редкостную смесь
Средневековья и прогресса,
За то, как мучаются здесь
Идеей мирного процесса.
За выбор специй и приправ,
За экзотические блюда,
За то, что кто-то, перебрав,
Не крикнет мне: «Вали отсюда».
Люблю я родину, и всё!
Люблю безудержно и рьяно.
Люблю за то, люблю за сё,
Но большей частью – несмотря на...
