МОССАД. Фильм Леонида Млечина

У нас сегодня памятная дата.

Сегодня, как я  вчера и  сообщала, у нас  памятная  дата - 21   год  нашего  пребывания в Израиле.
Ровно  столько  времени  прошло с тех пор, как  мы  попрощались со  многими чудесными  людьми.
У нас  были  замечательные  соседи в Бельцах, с некоторыми  мы  продолжаем  поддерживать отношения, хотя  они  тоже уже давно живут в других  странах.
Но  иногда   "забегают" в этот  блог, кроме  того  мы  постоянно  на  связи: Интернет, Скайп.

Но  мне  , как я теперь  понимаю, очень  не доставало  кое-кого.
И вот  накануне сегодняшней  памятной  даты  всё  стало  на свои  места: вчера  восстановлена  связь с моими  очень  дорогими бывшими  соседями Галей и Ариком.

После  взаимных  признаний в тёплых  чувствах они  мне  прислали  очень симпатичный  рассказ, который я здесь  привожу  полностью.

Вот этот рассказ:

Гердт про Марка Бернеса и Никиту Богословского

Это был пятьдесят седьмой год. Москва, фестиваль молодежи и студентов.
Толпы иностранцев! Впервые!
И приехали пять французских композиторов, сочинители всех песен Ив Монтана: Франсис Лемарк, Марк Эрраль, еще какие-то… Знаменитейшие фамилии!
И к ним был приставлен Никита Богословский — во-первых как вице– или президент общества СССР—Франция, а во-вторых, у него прекрасный французский.
Ну вот. А я тогда играл в Эрмитаже «Необыкновенный концерт», а по соседству выступал Утесов. И так как только от меня, «конферансье», зависело, два часа будет идти наш «концерт» или час двадцать, то я быстренько его отыгрывал, чтобы успеть на второе действие к Леониду Осиповичу. Я его обожал.
И вот я выбегаю, смотрю: стоит эта группа — пятеро французов, Никита и Марк Бернес. Он к ним очень тянулся…
И идет такая жизнь: Никита что-то острит, французы хохочут. Я ни слова не понимаю, Бернес тоже. И он все время дергает Богословского за рукав:
 Никита, что ты сказал?
Тот морщится: погоди, Маркуша, ну что ты, ей-богу!
Через минуту опять хохочут.
Бернес снова: Никита, что он сказал?
На третий раз Богословский не выдержал: «Марк, где тебя воспитывали? Мы же разговариваем! Невежливо это, неинтеллигентно…»
Потом он ушел добывать контрамарку — французам и себе, и мы остались семеро совсем без языка.
Что говорит нормальный человек в такой ситуации? Марк сказал: «Азохн вэй…» Печально так, на выдохе.
Тут Фрэнсис Лемарк говорит ему — на идиш: «Ты еврей?»
Бернес на идиш же отвечает: «Конечно».
«Я тоже еврей», — говорит Лемарк. И повернувшись к коллегам, добавляет: «И он еврей, и он еврей, и он…»
Все пятеро оказались чистыми французами! И все знают идиш!
Марк замечательно знал идиш, я тоже что-то…
И мы начали жить своей жизнью, и плевать нам на этот концерт Утесова!
Тут по закону жанра приходит — кто? — правильно, Богословский!
Мы хохочем, совершенно не замечаем прихода Никиты…
Он послушал-послушал, как мы смеемся, и говорит:
«Маркуша, что ты сказал?» А Бернес отвечает:
«Подожди, Никита! Где тебя воспитывали, ей-богу? Мы же разговариваем!»
Это был единственный раз в моей жизни, когда мое происхождение послужило мне на пользу…